- Автора! - Страница 35

— Я отравила Пашу? Вы смеетесь! Это был мой бог! А мой муж не имеет понятия о том, чем можно отравить человека.

— Ну это вы так думаете.

— Цианистый калий для него — только слово из крутых боевиков, оно там редко, но встречается, а о том, что такой препарат не вымысел наряду с приключениями его любимых героев, Никита вряд ли подозревает. Что такое кухонный нож, например, или топорик для рубки мяса, он знает прекрасно. Если бы это орудие было причиной смерти Павла, я не стала бы с такой уверенностью утверждать, что муж ни при чем.

— Хорошо, Любовь Николаевна. Все-таки мы побеседуем.

— Ради бога. Да, можно мне это? — Она кивнула на лежащую в папке «Смерть». — У вас ведь есть дискета? Или еще один экземпляр?

— Конечно, — кивнул Алексей и, не спросив разрешения у Михина отдал ей отрывок из рукописи. — Но вы же не любите творчество Клишина?

— Это лучшая его вещь. Пожалуй, ему все-таки это удалось.

— Что?

— Оставить что-то значимое, оригинальное, не похожее на все. Я плохой критик, неквалифицированный и субъективный, но мне понравилось. Покажу в издательстве, может…

— Не надо, — остановил ее Леонидов. — Там есть вещи, публикации которых для себя лично я бы не хотел.

— Где? Я не нашла.

— В начале книги.

— Не думайте, что рукописи нет у кого-нибудь еще. Это неплохой детектив, — усмехнулась Любовь Николаевна.

— А где она может быть целиком?

— Не знаю. Ищите.

— Теперь придется. Дорого бы я дал, чтобы увидеть ее конец! Развязку. Ну что, Игорь, пойдем беседовать с Никитой Викторовичем?

Они вышли из беседки. Любовь Николаевна осталась наедине с рукописью. Алексей был уверен, что тут же принялась ее перечитывать. Они шли к дому, среди деревьев Алексей вдруг заметил натянутый гамак. Там кто-то лежал, шурша страницами книги. Алексей пригляделся и толкнул Михина в бок:

— Ты, случаем, не веришь в переселение душ?

— Еще чего!

— А я теперь верю. — Он кивнул в сторону гамака.

Услышав чужие голоса, оттуда, из тени деревьев, выскочил парнишка на вид лет тринадцати. Хотя он мог выглядеть и старше своего возраста. Парнишка был высокий, стройный, синеглазый и светловолосый. Кожа его была покрыта изумительным золотистым загаром, который бывает только у настоящих блондинов. Глаза слишком уж яркие, синие, волосы желтые, ресницы угольно-черные. Парнишка хотел проскочить мимо, но Леонидов чуть придержал его за плечо и спросил:

— Павел?

— Ну, — сказал тот, набычившись.

— Слушай, Паша, а ты стихи, случаем, не пишешь?

— А это никого не касается! — Он резко дернул плечом, сбросил чужую руку и, освободившись, побежал к дому.

Леонидов усмехнулся и сказал Михину:

— Понял теперь, кто послал этот отрывок в ГУВД?

— Да ну?!

— Вот так. Только чем Клишин его зацепил? Соображаешь? Про его любовь с его матерью красиво написано не для Любови Николаевны. Для сына написано, точно.

— Думаешь, они общались?

— Конечно! Я теперь многое в этой истории начинаю понимать. Сейчас поговорим с Никитой Викторовичем, тогда станет совсем уж ясно.

…Никита Викторович места себе не находил, пока гости разговаривали с его женой. Увидев, как сначала пронесся мимо него в дом сын, а потом оттуда же, из-за деревьев, вышли люди, допрашивавшие жену, он быстро пошел им навстречу, почти побежал.

— Послушайте, э… — издалека начал Солда-тов.

— Алексей Алексеевич и Игорь Павлович, смотря к кому, вы обращаетесь, — помог ему Леонидов.

. — Ну да. Вы не трогайте пацана, мужики. Пацан учится, книжки читает, и пусть себе. Экзамены у него в спецшколе, не трогайте, мужики. Не мешайте.

— Мы не разговаривали с Павлом, а с вами вот хочется. Побеседовать.

— Ну! Со мной. А что со мной говорить? Жена у меня умная, а я так, при ней. Любку спросите, если что, она и разъяснит. А я что? Шофер я. Хороший шофер, конечно, начальство меня ценит, в зарплате не прижимает, дело свое я знаю, а всякие там интеллигентные штучки — это лучше к бабе моей.

— Любовь Николаевна нам уже все разъяснила. Несколько вопросов можно задать в дополз нение? Лично вам?

— Вопросов? Да насчет чего? Насчет ее хмыря, что ли, которого грохнули?

— Да. О том, как вы относились к писателю Павлу Клишину.

— Как относился? Да как черт к ладану, вот как относился! Только это он черт. Хотя и волосом светлый. Душонка у него поганая. Мразь. — Солдатов смачно сплюнул.

— Боялись, значит?

— Кого? Этого паршивого интеллигента? Да боялся шею ему ненароком свернуть, если будет около моего Пашки крутиться!

— Вашего? Разве он не сын Клишина?

— А? Любка разболтала? Ведь клялась, дура, — что не вспомнит ни разу!

— Да при чем тут жена? Мальчик похож на Клишина, как две капли воды!

— Похож? Ну да, не повезло пацану. Мужику это лишнее, красивым быть.

— А почему своих детей у вас нет?

— Своих? А Пашка не свой, значит?

— Ну, вы понимаете…

— Да, понимаю. Своих… Любка не хочет от меня рожать.

— И вы спокойно к этому относитесь?

— А как мне относиться-то? Пашку от меня не прятали, показали, как есть, все знал, сам фамилию свою дал. Солдатов он, Павел Никитич Солдатов.

— Он знает, что его отец — другой человек? Не вы?

— Знает… Да сам черт не поймет, чего он знает, а чего нет! Это такое видение, что не дай бог! Не из рода, а в род, значит. Конечно, этот писатель, как узнал про сына, стал возле него крутиться, а малец и рад. Как же! Кровь у них родная! А когда, значит, Любку аборт делать заставлял, так не подумал, что может парень родиться. Сын. Наследник. А я этого парня вырастил, в садик его водил, нос от соплей вытирал и в школы разные устраивал. Конечно. Мне этого не понять, что малец бумагу марает или краски переводит. Это, конечно, глупости. Профессия, она вот, — он вытянул вперед свои огромные, покрытые мозолями руки. — В руках, а не в голове. Шел бы на механика учиться, раз не дурак. Имел бы деньги, халтуру, пол-литра по выходным в свое удовольствие, жену да детишек. А то будет всю жизнь с такой-то рожей по бабам ходить, как этот ваш Клишин. Уж слишком он смазливый, Пашка мой, как картинка. Мужику ни к чему это. Сейчас уже девки каждый вечер звонят, а он еще ребенок. Тринадцать лет. Недавно штангу домой приволок, гимнастика, значит. Мышцы качать. Воду бы бабке в огород потаскал, а не железку свою каждое утро тягал. Дурь. — Солдатов наконец выговорился, вновь сплюнул на тропинку и вытер ладонью влажный рот.